Старик, казалось, спал. Его костлявая голова с
вытянутыми перламутровыми раковинами ушей
была низко опущена.
Вошел Вульф, осторожно. Подошел к Старику,
поправил плед на его ногах, заглянул в задушенные
болью зрачки.
– Вульф, – прохрипел старик. – Ты узнал ее?
– Да, – ответил племянник. – Да, у профессора
Джорджа Барра она описана. Это она.
Старик шелохнул восковой рукою. Жест был от-
рицательный. Вульф удивленно посмотрел на дядю,
не понимая значения жеста: он, Вульф, практически
никогда не ошибался в оценке раритетов. И дядя –
тоже. С чем он не согласен?
– Я уверен, – сказал Вульф мягко, с тревогой гля-
дя на Старика.
– Это она... Мы не должны... больше...
Старик захлебнулся в хрипе.
Запертые в замкнутом кругу старинных часов
хищницы-цифры взмахнули острыми крыльями.
Вульф схватил колокольчик с самшитовой руч-
кой и сильно тряханул им. Дверь мгновенно рас-
крылась и на полных ножках, вырезанных искусной
рукой природы, к мужчинам засеменило дивное
чудо – маленькая служанка с широко распахнутыми
узкими глазами. Это чудо белыми лепестками ручек
быстро повернуло тяжелое инвалидное кресло и по-
катило его осторожно и быстро в спальню.
...Спину Вульфа неприятно скребла пустота.
Он взял со стола гравюру, доставшуюся ему вчера,
лупу, сел напротив окна, в котором тихо дрейфова-
ла беспарусная золотая ладья солнечного света, и
снова принялся рассматривать средневековую ма-
трицу.
...Будто боясь обжечься...
Он смотрел на штихельные борозды, игольные ни-
точки – на чуть грубоватый многофигурный рисунок.
…Немецкие кирхи острыми шпилями протыка-
ют металлическое небо...
...Нарядные фигуры простолюдинов пустыми
глазами смотрят на разложенный костер...
...Любопытство морщит затылки знати…
…Из детских носишек текут сопли и никто их
не вытирает…
Вульф тщательно протер лупу и вновь навел ее
на гравюру.
…Жидкий строй молоденьких солдат. Один –
совсем мелкий...
…Кто-то поодаль... Шелка и кружева одежды...
Резко очерченные ноздри... Взгляд, упершийся в ве-
ревки на ногах молодой женщины, приговоренной к
публичному сожжению... Он... он будто бы хочет
распутать… этим взглядом своим… грубые узлы...
Странный взгляд...
Лупа снова обернулась к толпе.
…Солдаты. Тот, что совсем маленький, разинул
рот...
…Жирная торговка скрестила короткие руки
на животе...
…Как тарантул в брюхо священника вцепился
ажурный крест...
– Замечательная работа!
Стеклянный глаз лупы переместился к веревоч-
ным узлам на щиколотках ведьмы.
…Босые ноги, вспухшие коленки, изорванная пы-
точными инструментами кожа… Их еще не кос-
нулась огненная гиена. Женщине – еще больно. Ей
– тоненькой, почти обнаженной, совсем юной. Ей
больно даже от хворостины, вонзившейся в жи-
вот...
– Какая работа!
…В черно-серебряную шапку облака над ко-
стром вцепились зловещие птицы-демоны. На
шпиле кирхи – еще одна адская тварь. Огромная.
Ее железный корпус направлен... Да, он направлен
на знатного господина в венецианских кружевах, в
ладони у которого...
– О, Господи!
Вульф отложил подарок полоумной старухи и за-
крыл глаза.
Гравюра продолжала смотреть ему в душу. И
– пытать.
– Ты узнал ее? – вопрошал тихий далекий коло-
кольно звучащий голос.
– Да, это она, – упрямо кивнул молодой немец-
кий аристократ. – Я проверил. Гравюра подлинна.
Правую ногу свела судорога.
– Ты узнал ее? – спросила заботливо Боль.
– Я не видел ее лица...
Боль всосалась пиявкой в мозг.
– Ты понял, что это – она?
– Она не похожа, – прошептал Вульф.
Боль усмехнулась.
– Это неважно. Ты понял, что это она?
– Я не могу в это верить.
Ржавыми щипцами сжало голени. Железная
пасть их все выше и выше закусывала ноги, проби-
раясь к паху.
– Посмотри! – приказала Боль и ушла.
Вульф опустил глаза на гравюру.
В ворохе хвороста, привязанная, беспомощная,
нежная – стояла она.
Очень похожая на мюнхенскую незнакомку.
И на Аглаю сегодняшнюю – теплую, заснувшую
у него на руках женщину, которую он как драгоцен-
ность опустил на скользкий атлас покрывала...
В золоте глаз гнездилась мука.
И – как мог художник передать это!? – сияла лю-
бовь.
Из-под рваной холщовой рубашки выгляды-
вала маленькая грудь, на которой чернела косая
рана. Светлые длинные волосы были спутаны, и
ветерок относил их от изнуренного безнадежнос-
тью лица.
Вульф сглотнул слюну, выпрямился.
Зазубренный серп резанул поясницу. Сквозь
черноту в глазах приплыл вопрос:
– Ты узнал ее?
– Да... Узнал.
Боль дважды резко воткнула грязные резцы в
сердце и отступила.
...Два часа Вульф ходил по улицам Яффо, зага-
женным ореховой скорлупой мелких дрязг и недо-
брыми шкурными взглядами.
Узнанное рогатиной распирало нутро.
Да, преданная огню женщина похожа на Аглаю.
Хотя... Похожесть эта сама по себе ни о чем не
свидетельствует: на карусели физиономических ти-
пов крутится много всего одинакового, и всегда есть
кто-нибудь, напоминающий другого.
Пусть и тот, что стоял в стороне и смотрел на
скрученные веревками ноги женщины, имеет чет-
кие родовые черты его предков. Точнее – его самого.
Это тоже может оказаться случайностью.
Но талисман на ладони человека? Гравер с ка-
кой-то особой тщательностью вырезал его. Три пла-
стины, магические прорези в углах, специфические
крепления... Их родовой талисман, который невоз-
можно было ни подделать, ни украсть: смерть на-
стигала пытавшихся совершить это на месте. Оберег,
который в обход всех вероятностей и невероятностей
оказался сейчас у этой русской?..
Это – случайность?!!
...К вечеру Вульф вернулся в дядюшкин особняк,
прошел в столовую. Фаруда, недобрая, как ветер пу-
стыни, громыхала там посудой.
– Фаруда, – позвал ее молодой хозяин.
Ливийка молчала.
– Фаруда, что с дядей?
– Еще не сейчас, – ответила служанка, так и не
повернувшись.
– Ему легче?
– Он пролежит три дня. Дальше – не знаю.
Служанка резко повернулась и сыпучий песок ее
слов полетел в лицо молодому хозяину:
– Я тебе говорила, не давать денег этой прока-
женной. Говорила? Ты зачем сам туда пошел и за-
чем эту гойку с собой повел, скажешь? Эта жаба ста-
рая еще собралась с тобой поиграться, не знал? У нее
для тебя еще один подарочек приготовлен был!
Вульф спросил неестественно тихо:
– Что... еще?
– Теперь уж не узнаешь! – желчно выплюнула
служанка. – Ночью концы отдала, безобразница.
Уже схоронили... Деньги твои только не знали, куда
деть! Измазала она их своим дерьмом, мерзавка!
Вульф подошел к окну и, глядя на желтеющую
бирюзу моря, просяще спросил:
– Я приду к тебе сегодня ночью?
– Сегодня? – переспросила служанка. – Приди.
...Как всегда, Аглая прошла длинным коридором
в кабинет, чуть пристукнув о косяк, открыла дверь.
Кабинет был пуст. Она оглянулась, ища взглядом
служанку. Никого...
«Почему у них открыты окна? – слушая, как в не-
ровном танце сквозняка позванивает люстра, дума-
ла женщина. – Старик так бережется простуд...»
Но время медлило посвящать ее в тайны дома.
...Шаги Вульфа Аглая почувствовала. И почему-
то снова побоялась оглянуться, просто оцепенело
ждала, когда подойдет...
Подошел, сел в кресло напротив. Глаза – как
смоляные провалы. Мрак и стынь в них.
– Я нужна сегодня? – спросила Аглая неуверен-
но.
Вульф кивнул.
– Почитай мне, – сказал.
...Голос ее словно бы ранился о готический ча-
стокол букв сегодня, душа спотыкалась о прямые и
косвенные намеки, непонятные соответствия. Что
случилось с текстом Гете, Аглая не могла понять, он
вырастал из ее плоти сегодня....
– «Я вся дрожу», – прочла она, съежившись.
– Тебе принести плед? – спросил Вульф.
– Это из текста, слова Маргариты, – беспомощно
подняла она глаза от книги и нерешительно добави-
ла, – хоть здесь и сквозняк, мне не холодно.
– Окна закрыты, Аглая.
– Ничего себе, метаморфозы, – Аглая на секунду
с омерзением вспомнила бывшего жильца Алика, и
постиерусалимский сквозняк, разгуливающий наг-
ло по ее квартире, и – почему-то лилию на полу в
ванной комнате. И – цветы в вазе со сколотым кра-
ем. Тоже лилии.
Под мерное раскачивание старинной бронзовой
люстры, нервно кружащей хрусталем, Аглая дочи-
тывала сцену в тюремной камере, где ждала казни за
прелюбодеяние и убийство помрачившаяся разумом
Маргарита. Эта место она любила. Была в нем какая-
то... Созвучность? Что-то неуловимо знаемое… как
правда. Путь падения Маргариты ей был неведом,
абсолютно чужд... А вот плата... Аглая так искусно в
своей – в сущности, безоблачной и благополучной
– жизни умела казнить сама себя за малейший огрех,
так умела сжигать себя на жестоком огне совести, что
и плаха, и костер ей казались почти родными.
Она продолжала чтение, стараясь не вкладывать
знания своей души в текст:
...На улице толпа и гомон,
И площади их не вместить.
Вот стали в колокол звонить,
И вот уж жезл судейский сломан
Мне крутят руки на спине
И тащат силою на плаху.
Перед новым погружением в глубины трагедии
белокурой наивной бюргерши Маргариты, она на се-
кунду подняла уставшие глаза и очутилась в... аду.
Этот ад был другим, чем там, в Иерусалиме...
Это был иной виток дьявольски закрученного
пространства. В нем не было... картин.
В нем не было движенья. В нем не было ничего.
Кроме ада.
Этот ад был в зрачках Вульфа.
…в этом аду иезуитские ласки вселенского огня
обжигали мерцающую кожу чистейших созвез-
дий...
…сонмы звезд, обезумевших от наслаждения,
скручивались в сияния галактик и по лестницам
вдохновения поднимались к холодно звучащим
скрипкам синевы.
…ад, выкручивая себя наизнанку, блистал в
чертогах беспредельности, вырвавшись с корнем
из греха.
Этот ад она знала – и помнила его – и бежала
от него... вместе с искрами... к небу...
Тогда... за это... ее сожгли.
Этот ад был любовью.
– Достаточно, – услышала она. – Достаточно,
Аглая. Пойдем, я провожу тебя...
Фаруда ждала Вульфа, стоя у раскрытой двери.
Она, не мигая, смотрела, как тот приближается, чуть
прихрамывая, сухо кивнув, вошла в свою келью.
– Сядь – из темного кулака, как из ножен, резко
выкинула палец, указав им на стул.
Вульф, опершись рукой на мощную дубовую сто-
лешницу, сел.
– Сегодня все знать нельзя, – начала ливийка.
– Луна пошла на ущерб. Она не укажет на нуж-
ную звезду... И колос отвернулся... Но кое-что
тебе скажу сейчас... Она видела Каменную. И не
испугалась. ...Каменная приходила к ней сегодня
утром... Она предупредила девчонку, но та пока не
поняла...
Вульф медленно провел ладонью по лицу.
– Я не могу сделать нужное приворотное зелье
– сказывала тебе уже – талисман потеряет силу... –
Фаруда положила два сжатых кулачка на стол, заду-
малась ненадолго, про себя шепча что-то, и продол-
жила: – Она без мужика почти год живет... Одари ее,
это можно. Белокожие падки на подарки. Но много
не говори – она различит фальшь. Она – чуткая. И
еще. За девкой стоит сила, с которой я не знакома...
Каменная смогла предупредить ее... Она пожалела…
гойку... Она редко жалеет. Плохо!
Вдруг Фаруда заговорила зло и очень быстро,
примешивая к своей речи незнакомые слова:
– А дурь-то выбрось из головы! Эта воровка ста-
рая тебе специально доску подбросила.
Вульф сразу понял, что «доской» Фаруда име-
нует средневековую гравюру – подарок старухи из
особнячка.
– Она все с отцом твоим счеты свести хочет, не по-
нял еще?! Знаешь, что она в те времена, в Германии
когда жила, творила!? Нет?! Расскажу позже... Я
ее тогда в покое оставила, потому что грех на душу
брать не хотела. Да и знала, что она сама из краса-
вицы в вонючую жабу скоро превратится. У этих
продажных быстро нутро тело поганит... Понял? А
сейчас я с ней рассчиталась. Пришлось все же согре-
шить, да больно уж ты, сынок, неслушный... Зачем к
ней во второй раз пошел? Часы-то я сумела по-свое-
му перевести, а с доской этой...
Вульф посмотрел на выпрямленную как воскли-
цанье служанку. Она продолжала все более быстро
говорить и все более раздраженно:
– А девку эту не вздумай жалеть. Ее пожалеешь
– себя в могилу загонишь. И даже раньше того сро-
ка, что эта воровка старая тебе выглядела. Поверь
– не мы смерть обманываем, она нас. Тут только
короткие сроки повернуть можно. И то – если луна
полная... Сейчас Старик три дня проживет. Дальше
– не знаю... А тебя мне хоронить своими руками ох
как не хочется... И отец твой... Ладно, он уже бес-
памятный – ему все равно. Что смотришь на меня,
не знал, что у отца твоего удар вчера был?! Знай!!!
Прах его сюда перевезти будет некому, если гойку
свою пожалеешь. Понял? ...Она полюбит тебя скоро
– никуда не денется, тебя не такие любливали... А
доску – выбрось, забудь. С пути тебя свернет доска
эта... Иди!
Вульф встал, подошел к Фаруде, поцеловал ее в
голову, туго обтянутую вылинявшим шелком плат-
ка. Она взяла его руку, прижавшись к ней высушен-
ной песчаными бурями и старостью щекой, сказа-
ла:
– Не беспокой девчонку три дня. Спешка тоже
опасна... А Каменную я покараулю... Ступай!
